«Однажды мама пришла и принесла сырой хлеб, мы его подогрели — и пошёл такой запах! Я аж потеряла сознание!» — воспоминания блокадников

Юрий Иванович родился 26 октября 1938 года в Ленинграде. Когда началась война, его мама в этот день, 22 июня, родила четвёртого сына.

«Узнав о начале войны, она взяла младенца и поехала в крепость Копорье, там мы гостили с братьями у бабушки. Мама собрала нас, чтобы привезти в Ленинград, но поезда уже не ходили, лишь шла военная дрезина. Военные, увидев мать с четырьмя детьми, сказали, что „хоть и никого брать нельзя, но вас возьмём“.

Мы всю блокаду, всю военную зиму жили в Ленинграде, на Казначейской улице. Спали и ели обязательно в ватных одеждах, потому что перед нашим домом упала немецкая бомба, а мы жили на первом этаже, окна выбило.

Вообще эта улица была под пристальным наблюдением немецких лётчиков, так как напротив, через канал, был военный советский госпиталь. И как только летели самолёты, лазутчик, как мы говорим, давал сигнал ракетой — и немцы бомбили в этом месте.

На Казначейской улице было 13 домов, за время блокады здесь упало три бомбы. Одна попала в дом 1, он полностью разрушился, вторая прямо перед нашими окнами, у дома № 5, и последняя — в дом 9».

Когда началась бомбёжка, мать услышала и всех прижала к заднему углу комнаты, окна были выбиты, и благодаря тому, что она нас отодвинула в этот угол, мы оставались живы.

Я хорошо запомнил моменты, когда мама приносила хлеб. Она делила всем сыновьям его, каждому по 125 граммов, и я всегда смотрел, чтобы мне меньше не досталось.

Когда на ножике оставалась мякина, остатки хлеба, я помню, как лизал его. До сих пор вкус этого хлеба чувствителен для моего организма, он его помнит.

А вот до войны мой отец был бригадиром обоза, который из Лебяжьего привозил в город разные продукты. И вот на дне мешка, в котором были раньше отруби для кормления лошадей, уже в блокаду, отложились какие-то остатки, мать варила нам из этого похлёбку, утром и вечером.

Во время блокады отец уже служил в противовоздушной обороне Ленинграда. И вот, как только началась бомбёжка, он залёг в доме 7, услышал, что у нашего дома упала бомба, он выскочил, прибежал: „Вы все живы? Не ранены?“ — мать ответила, что всё хорошо и следом сказала: „Беги на службу“. Ведь в то время было очень строго, на пять минут нельзя было опаздывать. В декабре 1942 года пришла весть о том, что он погиб.

Но до того, как отец умер, он успел всех нас переправить в 1942 году через Дорогу жизни далеко за Урал, в село Лебедянка.

Когда мы вернулись из эвакуации в Ленинград, в нашей квартире обосновалось общежитие телефонного завода, жили 12 девушек! Первое время мы остановились всё-таки у наших родственников в другом месте. Собрав документы о том, что отец погиб и мы жили в городе, мама отправила их в Москву. После пришёл ответ: „Немедленно освободите жилплощадь погибшего на войне“.

После семилетки мама уже нас не могла прокормить, и поэтому мы с братом пошли в художественное ремесленное училище. Обучали нас там на столяров. После трёх лет обучения меня направили на фабрику Луначарского. Проработал я там до призыва в армию. Но у меня было варикозное расширение вен на левой ноге, меня служить не взяли, и по этой же причине пришлось уйти с работы, где я стоял на ногах.

Напротив моего предприятия был трамвайный парк, туда я и решил уйти работать. Я обучился на водителя и этим ремеслом занимался 20 лет. Первым маршрутом был 38-й. После я решил пойти по карьерной лестнице вверх и поступил в вечернюю школу, затем в железнодорожный институт. Далее работал в партийной организации, затем начальником отдела технической помощи трамвайно-троллейбусного управления и после был заместителем начальника трамвайного парка».

«Я всё время поддерживала в буржуйке огонь, уже было всё сожжено: наши буфеты красивые, книги... Жюля Верна и Марка Твена издания для меня были святыми, и вот когда я их рвала и кидала в огонь, я плакала.

Однажды мама пришла и принесла сырой хлеб, мы его подогрели — и пошёл такой запах! Я аж потеряла сознание!

Запомнилось и то, как мы хоронили бабушку. Это было на Смоленском кладбище. Там были вырыты большие ямы, и туда просто сбрасывали трупы, завёрнутые в одеяла. Но моя мама не могла поступить так со своей мамой, и она спустилась в яму и сама уложила её. Помню, как потом выбраться не могла оттуда, это ещё был февраль месяц, и тела были обледенелые, она скользила по ним... я закричала от ужаса!»

Текст: Дарья Антонова